Приглашаю присоединиться ко мне в следующих сервисах:
Главная » Разное » Дмитрий быков анекдоты

Дмитрий быков анекдоты


Василь Иваныч, попугай! Куда и почему пропали анекдоты: отвечает Дмитрий Быков

В 1999 году исчезли жетоны на метро. В 1992 году пропали талоны на водку. В 2019 году исчезли анекдоты. Вспомните, кто из вас рассказывал своим близким то, над чем можно вместе посмеяться. Мы спросили писателя Дмитрия Быкова и поколение 20+, журнал DOXA, куда делись анекдоты.

Андрей Синявский — ​не только филолог, но и собиратель фольклора, — ​полагал, что у России два главных вклада в культуру ХХ века: блатная песня и анекдот. Оба жанра представлены в искусстве других стран, но нигде — ​в таком количестве и качестве. Антология советских анекдотов работы Михаила Мельниченко занимает больше тысячи страниц и предсказуемо недоставаема. Можно сказать, что анекдоты рассказывало все население СССР, которое вообще умело говорить. Да и блатные песни пели все, включая несидевших, — ​их было даже больше, чем военных.

Сказать, что сейчас анекдот умер, не совсем корректно: он видоизменился. Лучший анекдот, который я слышал в уходящем году, хорош даже на фоне старых советских:

Петька приносит Василию Иванычу попугая.

— Василь Иваныч! Попугай!

Василий Иваныч берет попугая, скручивает ему голову и печально говорит:

— Ну, попугал… Дальше что?

Это очень смешно, особенно если правильно рассказывать; если живо изобразить Петьку, который с наивным восторгом преподносит попугая и произносит реплику с придыханием, с вылупливанием глаз, потому что его в самом деле восхищает эта диковина. А Василий Иваныч тоже не виноват, просто у него одна реакция на все новое и непонятное. Он может только попугать, причем радикально, скрутив голову, а больше ничего. Это очень похоже на нынешнюю Россию и вообще забавно той печальной забавностью, которая характерна для большинства удачных местных шуток.

Что до исчезновения политических анекдотов, вытесненных анекдотами онтологическими, т.е. абсурдистскими, — ​у меня была удобная гипотеза: анекдот обычно просовывает свое лезвие в щель между официальной риторикой и подлинной идеологией государства. Ну, например: будет ли третья мировая война? Нет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется. Вышучивается агрессивная природа советской пропаганды, всегда замаскированная под голубиное миролюбие. Или: русский, американец и француз спорят, чья жена краше. Американец говорит, что, когда его девушка садится на лошадь, она достает ногами до земли, и это не потому, что такая низенькая лошадь, а потому, что такие длинные ноги. Француз может обнимать свою девушку и той же рукой рулить, и не потому, что такая длинная рука, а потому, что такая тонкая талия. А русский, уходя на работу, шлепает жену по жопе, а когда возвращается — ​жопа еще дрожит. «И это не потому, — ​триумфально заканчивает он, — ​что такая большая жопа, а потому, что самый короткий рабочий день!»

Но сегодняшняя российская пропаганда немиролюбива, а политика несоциальна; коммунистическая демагогия ушла, стесняться не принято, и зачем нам такой мир, в котором нет России?! Современная Россия не зря разрешила и даже включила в школьную программу Солженицына, потому что впервые в своей истории живет не по лжи: в ней нет никакого лицемерия. Пропаганда войны звучит по всем федеральным каналам, а то, что общество еще не скатилось к самому оголтелому фашизму, объясняется только его, общества, леностью.

Анекдотом по советским меркам могли бы звучать любые заголовки на современном новостном сайте, только это был бы печальный анекдот.

Россия не зря десять лет, на протяжении всех девяностых, сочиняла антиутопии: теперь она в них живет. Ресурс антиутопий, кстати, — ​в отличие от ресурса революций, — ​мы действительно вычерпали. Нынче конкурировать с реальностью бессмысленно, потому что в реальности ставки выше: переиродить этого ирода не сможет никакой сатирик, и социальная сатира в самом деле сдохла. О ней даже писать скучно: в семидесятые ее и то было больше, хотя Рязанов в «Гараже» и утверждал, что ее нет. Нет ее сейчас, ибо сатира предполагает наличие социального идеала, а наше время поставило его под сомнение. Золотые слова Михаила Успенского о том, что нормальным состоянием человечества является фашизм (роман «Райская машина»), никогда еще не имели столь наглядных подтверждений. Германский фашизм еще мог порождать анекдоты, ибо хоть изредка лицемерил; современный фашизм на диво откровенен, он ни под кого не маскируется и откровенно гордится. Над чем смеяться? Над его зверствами? Так не смешно.

Со временем мне даже стало казаться, что исчезновение анекдота скорее положительный итог десятых. Рабский жанр, подхихикиванье в кулак, выпуск пара. Да и вообще — ​сколько можно приспосабливаться, выдавать конформизм за внутреннюю свободу, шипеть по кухням? Некоторые анекдоты — ​блистательные сатирические миниатюры, но эти шедевры не оправдывают сам модус, который ведет, увы, к вырождению. И все-то нам смешно. А на самом деле не смешно. Сейчас время пафоса. Такие мысли у меня периодически возникают поныне, хотя выглядят преждевременными. Но вместе с ними появляются и другие:

анекдот не возникает сейчас именно потому, что рассказывать его негде и некому.

Все-таки удачный анекдот — ​образец народного творчества, а народ творит не во всякое время. И тут возникает занятный вопрос: сочиняя книгу об Окуджаве, я всерьез задумывался о феномене новой народной песни — ​авторской. Она была не менее народной, чем «Степь да степь кругом», просто обозначила собой новое качество народа. Отсюда самый простой ответ на роковой вопрос о том, кого считать народом. Народом называется тот, кто пишет народные песни и вообще творит фольклор. Если сегодня авторская песня почти не существует, а от анекдота остались главным образом демотиваторы, среди которых преобладают несмешные, — ​не значит ли это, что народа как носителя национального самосознания у нас просто нет?

В самом деле: большая часть российского населения в семидесятые-восьмидесятые годы фрондировала, то есть была к власти настроена критично. Анекдот возникал в этой скептической среде так же естественно, как узоры плесени на стеклах теплицы. Сегодня в массах преобладает совсем другое ощущение: мы не такие, как все, да, но это потому, что мы лучше, особенней, нам не следует ни на кого равняться и отчитываться перед здравым смыслом, потому что здравый смысл не прав, а права наша особость. Все, что с нею не согласуется, — ​русофобия. Нам не подходят чужие рецепты, мы таковы, каковы есть, другими быть не можем, а потому нам ни к чему не надо стремиться. Мы достигли гомеостазиса и можем в нем существовать бесконечно долго. Любое развитие в таком буддийском миросозерцании греховно и катастрофично; поневоле вспоминается Лимонов — ​«Мои друзья с обидою и жаром ругают несвятую эту власть, а я с индийским некоим оттенком все думаю: а мне она чего?» Вспоминается и Хармс: «На замечание: «Вы написали с ошибкой» ответствуй: «Так всегда выглядит в моем написании». Сегодня фольклор, если бы он был, состоял бы не в иронии, а в восхвалении такого статуса, близкого к совершенству, ибо совершенством называют обычно не идеальный мир (его не бывает), а максимальное соответствие желаний возможностям. И в самом деле,

если считать сегодняшним народным творчеством блоги, преобладает в них другой народный жанр, а именно донос.

Это тоже фольклор, между прочим, и в сочинении доносов российское население преуспело не менее, чем в изобретении анекдотов, причем то и то, если вдуматься, довольно смешно; просто в основе анекдота лежит самокритика, а в основе доноса — ​самодовольство, ощущение своей правоты на фоне чужой неправильности. Почитайте множество блогов, ведомых далеко не только платными троллями или кремлевскими пропагандистами, ознакомьтесь с гомерически смешными и столь же печальными записями (правильней было бы сказать — ​высерами), скажем, крымского блогера А. Горного, который даже фрондирует иногда — ​но, так сказать, справа (как гласил один из последних анекдотов, мы критикуем Путина не за то, что он слишком Путин, а за то, что он недостаточно Путин). Это и есть современный фольклор, порожденный новым, небывалым агрегатным состоянием народа — ​или, вернее, его глубочайшим кризисом, который обречен привести к новому расслоению. Вместе существовать в одной ценностной парадигме эти два народа вряд ли смогут, и количественное их соотношение — ​далеко не 86 к 14: на самом деле это примерно по 10 процентов оппозиционеров и лоялистов плюс 80 процентов инертной массы, которые никаким народом не являются и только ждут определенности.

Чтобы существовал анекдот, надо, чтобы было кому и для кого его рассказывать — ​то есть чтобы существовала, во‑первых, среда, а во‑вторых, достаточно культурный уровень рассказчика. Наивно думать, что все анекдоты выдумывались в ЦРУ или НТС: в них сквозит такое знание жизни, которого эмигрантам традиционно недоставало (вот почему большая часть эмигрантской литературы была поразительно наивна). Все это было творчество той самой образованщины, которая на самом деле была советской интеллигенцией, то есть людьми с высшим образованием, без способностей к политической борьбе, но с ясным пониманием тупиковости советского пути. Чтобы сочинить анекдот, нужно не только сознание неблагополучия, но и определенный культурный уровень, и то творческое состояние, которое как раз и возникает из сочетания безнадежности и надежды. Именно надеждой на перемены при всей безнадежности семидесятых вдохновлялись анекдоты — ​например, классический анекдот про ресторан: «Принесите кофе и газету «Правда». — «Газета «Правда» больше не выходит.— «Тогда водки и газету «Правда». — «Но она не выходит!» — ​«Прекрасно. Тогда борщ, котлету по-киевски и газету «Правда». — «Газета «Правда» не выходит, сколько можно повторять!» — ​«А вы повторяйте, повторяйте…»

Наконец, анекдот является видом творчества, а творчество возможно не при всяких обстоятельствах. Об этом исчерпывающе высказалась Ахматова: «И вовсе я не пророчица, / Жизнь моя светла, как ручей, / А просто мне петь не хочется / Под звон тюремных ключей». Именно под этот звон, сколько ни затыкай уши, живет сегодняшняя Россия, и тут уж не так важно, сажают ли реальных коррупционеров, обычных чиновников, предназначенных на закланье, или оппонентов режима, которых спровоцировали специально обученные азефята. Звон этих ключей был оглушителен в тридцатые — ​и анекдотов было сравнительно немного; он несколько приглох в семидесятые — ​относительно семидеСЫТЫЕ на фоне тридцатых, — ​и анекдот расцвел, как и авторская песня. Не всем хочется сочинять в такой обстановке; некоторые мои бывшие приятели, в том числе люди далеко не бездарные, пережили в 2014–2016 годах истинный творческий взлет, но такова уж, что поделать, их психофизика. Что поделать, для некоторых оптимальна именно кислотная среда, появились у нас и такие мутанты, но в массе своей люди мало способны к пению и остроумию на фоне всеобщего морального падения и упоения этим падением. В такой обстановке должны хорошо получаться сексуальные оргии, как в позднем Риме, — ​но с лирикой и сатирой дела обстоят средне. Собственно, и «Метаморфозы» Апулея, более известные как «Золотой осел», по сравнению с Катуллом очень так себе.

Наконец, чтобы рассказывать анекдоты, надо собираться вместе. Сегодняшнее же время больше располагает к уединению, ибо смотреть на людей сегодня стыдно. Кому-то, может быть, и не стыдно, но такие люди анекдотов не сочиняют. Жанры эпохи упадка — ​дневники и доносы — ​требуют тишины.

Ленин стал трикстером, попав в литературу — Блоги — Эхо Москвы, 11.11.2017

15:07 , 11 ноября 2017

Программа «Один»

Д. Быков: Сам по себе Ленин, конечно, трикстером являлся в наименьшей степени, он им не был, но Ленин стал трикстером, попав в литературу. Русская проза, особенно русский фольклор стал Ленина обкатывать, обтачивать, превращать его в своего героя. Изначально это был, конечно, человек, наделенный существенным азартом, определенной интуицией, определенным чутьем, которое часто ему изменяло, впрочем. Но если он не чувствовал будущего, если он не понимал историю, то он зато чувствовал великие катаклизмы, азарт исторического деланья, в общем, какие-то зовы он улавливал — и это его роднило с не понятным ему, не понимающим его авангардом.

Он был довольно скучный экономический публицист, владевший, однако, даром замечательной, хлесткой, смешной полемики. Читать его веселее и интереснее, чем Троцкого, потому что у него нет болтологии и нет самолюбования, и нет кокетливых стилистических фиоритур. Потому что Троцкий пишет (я цитирую как раз это выражение Бабеля), пишет «правильно и развязно, как евреи на русском языке». А вот Ленин пишет не правильно и не развязно — он пишет горячо, желчно, заразительно, увлекательно. И проза такая, в общем — ну, критическая во всяком случае — мясистая, плотная; нет лишних слов, много задорного писаревского юмора. Но и только.

А трикстером сделали его анекдоты. Потому что обратите внимание: ни о ком не рассказывают столько анекдотов, как о Ленине. И анекдоты эти в массе своей довольно добродушные. Больше того — они уважительные. И вот там он веселый.

Штирлиц ведь тоже не был трикстером изначально. Штирлиц стал трикстером, потому что он в анекдотах обрел недостающий ему юмор. У Штирлица юмора не было. Ну, что сказать старой математичке: «Ступай и начерти пару формул»? Да ничего особенного. А вот Штирлиц из анекдотов… «Машину ставили на попа. «Бедняга пастор», — смекнул Штирлиц». Вот это, конечно… Или «Смертоносный свинец со свистом и хрюканьем промчался мимо». Или «Снимем девочек». Вот это все Штирлицу придали анекдоты.

И трикстерская функция Ленина дополнилась в России именно благодаря фольклору. Ведь, кстати говоря, Ленин обладает многими чертами трикстера. Он умирает и воскресает, он бессмертен; вот его такое мавзолейное бытие вечное — ни жизнь, ни смерть. Ну, проблемы с отцом и, кстати говоря, ранняя утрата отца. Невозможность женщины рядом с ним, поэтому любовь в жизни Ленина — она у нас в основном такая мифологическая. И понятно, что и с Арманд он быть не может, и Надю не может бросить, и Надя — не женщина, а товарищ, и так далее. Наличие друга-предателя. Кстати, в этой функции выступает Иудушка-Троцкий. Обратите внимание, как все поразительно ложится точно в сюжет. Глуповатые друзья — «апостолы» Ленина. В анекдотах это чаще всего Дзержинский (ну, как Петька в анекдотах про Василия Ивановича). И так далее. Трикстерские черты появляются в России у каждого национального героя. И это естественно, потому что Россия обкатывает героя, додумывает его до своего идеала. Да, Ленин не был трикстером, но он им стал.

И кстати говоря, некоторые трикстерские черты — такая веселая жуликоватость — она в нем, как ни странно, есть. Ну, он всегда путешествует, понятно. А трикстерская черта здесь наиболее наглядна в «Ленине в Цюрихе», когда, помните, в замечательной статье Жолковского «Бендер в Цюрихе» описывается, как Ленин морочит головы швейцарским социалистам, говоря, что Швейцария станет центром мирового революционного движения. Имел ли Солженицын в виду аналогии с Бендером? Думаю, нет. Но просто Ленин как наш национальный герой не может не быть таким странствующим фокусником, гениальным трогательным обманщиком, и поэтому он до сих пор в нашем сознании живее всех живых.

Читать эфир полностью >>>

Чтобы создать свою Вселенную, нужно почерк бога уловить… — Блоги — Эхо Москвы, 25.08.2018

2018-08-25T07:29:00+03:00

2018-08-25T07:29:15+03:00

https://echo.msk.ru/blog/partofair/2265402-echo/

https://echo.msk.ru/files/2970104.jpg

Радиостанция «Эхо Москвы»

https://echo.msk.ru//i/logo.png

Кусок эфира

https://echo.msk.ru/files/2620794.jpg

07:29 , 25 августа 2018

Программа «Один» с Дмитрием Быковым.

Дмитрий Быков: «Расскажите о писателях, создавших свои Вселенные. Что нужно для того, чтобы создать свою Вселенную?» Гена, я вам неожиданную вещь скажу. Для этого нужно почерк бога вот этот уловить. И для этого надо понять, что в божьем мире есть одно коренное противоречие. И вот на этом коренном противоречии мир построен. Вселенная без системообразующего противоречия не стоит. Мне кажется, что основа божественного почерка – это наличие в мире обязательной детали, которая не вкладывается в коренной замысел. Я помню, как мне Сережа Лукьяненко, очень любимый мною несмотря на все его странные взгляды, когда-то рассказал анекдот. Эйнштейн после смерти говорит: «Господи, покажи мне формулу мироздания». Он говорит: «Я возлюбил тебя, Эйнштейн, ты замечательно умный, вот, смотри». Эйнштейн: «Господи, здесь ошибка». Бог: «Да я знаю». Понимаете, вот это по-моему очень важно. Если бы этой ошибки не было, то давно бы мир прекратился.

«Вы как-то холодно относитесь к писателю Виктору Ерофееву. Я не читал его книг, но его рассуждения кажутся мне адекватными и интересными». Дорогой Вася! Если вам нравится Виктор Ерофеев, повезло вам и Виктору Ерофееву. Мне всегда приятно, когда писатель кому-нибудь нравится. Мое личное отношение к нему – да, действительно, довольно прохладное, оно есть вопрос моего вкуса. Никакой личной неприязни здесь нет. Здесь есть неприятие некоторых аспектов его литературы. Ничего более. И вообще, помните, как сказано в литературных анекдотах, приписываемых Хармсу, но совершенно не хармсовских, это два книжных графика придумали, фамилии которых я все время забываю: «Все писатели хорошие, один Лев Толстой хам, потому что граф». Все писатели хорошие, и если вам нравится писатель, то дай бог здоровья вам.

«Мне кажется, что ваше чувство юмора не выдержало знания печали и спряталось. Не принимать Довлатова и Гашека, и при этом ценить Веллера, – это просто плохо». Дорогой Нуль! Дело в том, что я не то чтобы не принимаю, я просто считаю Довлатова крепким писателем третьего ряда. Никакого особого юмора там нет. Гашек кажется мне писателем просто скучным, хотя «Швейк», как я много раз говорил, в том числе в известной лекции, на которую вы ссылаетесь, известной мне и вам, – я считаю Швейка великим романом. Другое дело, что этот роман скучный, но это совершенно аутентично, ведь описывает он страшную скуку войны. В этом романе слишком много дерьма и задницы, но в войне, как писал Оруэлл, главная вещь – это дерьмо. И главный запах – это запах дерьма. Он написал книгу, аутентичную своему предмету. В этом есть своего рода подвиг, и если Довлатов – крепкий писатель второго или третьего ряда, а Гашек – это все равно создатель великого романа, персонажа – ничего подобного Довлатов не создал, – и, конечно, он писатель первого ряда, тут нет никаких разговоров, он классик. А юмора в его романе я не вижу никакого, потому что это казарменный юмор. Я в казармах бывал, я два года в армии служил, довольно много бывал во всяких горячих точках и знаю, что ничего смешного в этом нет. А что касается при этом ценить Веллера – тут мнения расходятся. Если Веллер вас так раздражает, то это как раз показатель того, что Веллер задел в вас какие-то струны.

Читать эфир полностью >>>

Марина Гаричян // "161.ru", 8 апреля 2019 года

? LiveJournal
  • Main
  • Ratings
  • Interesting
  • 🏠#ISTAYHOME
  • Disable ads
Login
  • Login
  • CREATE BLOG Join
  • English (en)
    • English (en)
    • Русский (ru)

Дмитрий Быков // «Новая газета», №145, 25 декабря 2019 год

? LiveJournal
  • Main
  • Ratings
  • Interesting
  • 🏠#ISTAYHOME
  • Disable ads
Login
  • Login
  • CREATE BLOG Join
  • English (en)
    • English (en)
    • Русский (ru)

Дмитрий Быков // "Сноб", 23 апреля 2018 года

? LiveJournal
  • Main
  • Ratings
  • Interesting
  • 🏠#ISTAYHOME
  • Disable ads
Login
  • Login
  • CREATE BLOG Join
  • English (en)
    • English (en)
    • Русский (ru)

Дмитрий Быков о тандеме — анекдоты

Стихотворение Дмитрия Быкова, которое телеканал «Дождь» снял с эфира:

Со мною вот что происходит:
Ко мне мой старый друг не ходит,
И даже открывает рот,
И говорит наоборот!
А я катал его на лыжах,
Учил не отдавать Курил...
Он слов тогда не то что лишних —
Он никаких не говорил!

Допустим, я, руля державой
Небрежной левою рукой,
Часы ношу всегда на правой,
А он не помню на какой.
Но, в общем, мы ходили цугом,
Я был вполне доволен другом —
И вот в один прекрасный миг
В прямом эфире он возник.

Еще зимой, не ради спору,
Имея ЮКОС на уме,
Я внятно высказал, что вору
Сидеть положено в тюрьме.
А он с хихиканьем подспудным
Сказал, что я давлю на суд, мол,
И зарезвились в суете
Разнообразные не те.
Потом с усмешкою рисковой
Сказал я, пальцем погрозя,
Что, мол, на Ливию Крестовый
Поход устраивать нельзя.
И услыхал от друга строго,
Мол, мы пойдем другой дорогой!
Меня публично он уел.
Ты что же, милый, обалдел?

Зачем тебе со мною ссора?
Иль ты наслушался ИНСОРа?
Иль ты забыл, освоив власть,
Что не на все ты можешь класть?
Ты мне невежливо ответил,
И в общем, судя по губе,
Ты неосознанно наметил
Второе царствие себе!
Иль соблазнил тебя Гонтмахер
Своей словесною пургой?
Тебе его послать бы в рифму,
Но ты не Быков, ты другой.
Тебя прельстили эти цацки,
Тебя опутывает лесть,
Но это так не по-пацански!
Ты помни, Дима, кто ты есть!
Какой резон в таких демаршах?
Запомни, Дима, ты из младших,
Ваш долг — доверие к отцам!
Димон! Ты что как не пацан?!

А дальше вот что происходит:
Ко мне в волнении приходят
Силовики, сырьевики
И остальные земляки,
Визжат Сванидзе и Альбацы,
А я в ответ: спокойно, братцы.
Он президент, но я же — вождь,
И это знает даже "Дождь".
И пусть порой он смотрит злобно,
Серьезный парень, но не царь,
И вышло как бы неудобно...
Но мы подружимся, как встарь.


Рекомендуем:

Анекдоты про коронавирус

Мемы про коронавирус

Анекдот про Путина и Терешкову

И МНОГО-МНОГО котиков!

Обоснуй, отрок, отчего оборжался, отчего огорчился?

И не забудьте подписаться на самый интересный паблик ВКонтакте!

Дмитрий Быков — Один — Эхо Москвы, 12.05.2017

Д. Быков― Здравствуйте, дорогие друзья. Попробуем мы провести ещё один эфир из Штатов. Вернусь я довольно скоро, ну, просто потому, что заканчивается семестр, поэтому я надеюсь, что в середине июня мы уже перейдём на более или менее популярное общение из студии. А 19 мая появлюсь я в Москве, чтобы провести несколько лекций. И в частности как раз 19-го у нас встреча в ЦДЛ с Фёдором Бондарчуком. Насколько я полагаю, там будут известные проблемы на входе — ну, просто потому, что уже в большой степени распродана эта встреча. Но волшебное слово «Один» вам в помощь. Или я там буду стоять на входе, или кто-то из представителей «Прямой речи». В любом случае шансы туда попасть ещё, по-моему, есть. Я думаю, что с Бондарчуком поговорить всегда интересно. Тем более возможности задать свой вопрос у вас будут. Ну и будет ещё несколько лекций в субботу и воскресенье. Следите за сайтом «Прямой».

Я, честно говоря, довольно долго думал над темой сегодняшней лекции, потому что заявок много и они взаимоисключающие. Но в результате я принял решение поговорить о романе воспитания, потому что, как ни странно, три заявки одновременно от разных людей на эту тему пришло. Она показалась мне экзотической. Но это, с другой стороны, такая достаточно весёлая, достаточно симпатичная тема — прежде всего потому, что жанр этот казался мне долгое время мёртвым. А сейчас оказалось — нет, ничего, он довольно себе перспективен. Вот давайте поговорим об этом.

Пока я начинаю отвечать на вопросы. Большая их часть, во всяком случае на форуме и в письмах, о приговоре Руслану Соколовскому.

Д.Быков: Сам Соколовский, по-моему, этой ситуацией был сильно напуган, судя по его последнему слову

Понимаете, в чём проблема? Вот есть вещи, которые комментировать невозможно — ну, просто, казалось бы, настолько они очевидны, что любые комментарии превращаются в пошлость. Вот Руслан Соколовский — блогер, который высказывается о религии неуважительно и вдобавок ловил покемонов в храме. Эти действия могут быть интерпретированы в моральных терминах как угодно, но в юридических не могут быть интерпретированы никак: он закона не нарушал.

Ему дали три с половиной года условно. Это тоже очень типичный современный российский приговор. Вроде бы до окончательного зверства не дошло, но человеку сильно помотали душу — и ему, и его родне. Вот я там видел, как в зале суда кидались сразу его обнимать, когда оказалось, что он останется на свободе.

Сам Соколовский, по-моему, этой ситуацией был сильно напуган, судя по его последнему слову. И я был бы напуган, и любой. При том, что он довольно мужественно себя вёл. Он, вообще-то, парень такой стойкий. Но, понимаете, когда вас начинают мурыжить судами, когда вы в судах должны давать в уголовном процессе официальные пояснения тому, почему вы употребляете такие-то и такие-то слова, разъяснять свои метафоры, доказывать свои убеждения — это само по себе измывательство над человеческой природой, измывательство совершенно гнусное. И то, что в этом соглашается участвовать РПЦ — это ещё один камень, отягощающий её, это ещё один, знаете, такой тот самый мельничный камень, который упоминается в Евангелии. Помните, что «тому, кто соблазняет малых сих, лучше бы повесили мельничный жёрнов на шею». Вот это ещё один мельничный жёрнов.

И самое главное, что Соколовского в этой ситуации ужасно жалко. Вот первое чувство, которое испытываешь, глядя на молодого и сильно измученного человека, — это жалость ужасная. И тут уже не до теоретических разногласий. Я не буду, конечно, призывать к милосердию. Просто ну давайте оглянемся, ну давайте посмотрим, во что мы себя ввергли, до чего мы себя довели. Ведь это мы всё сделали, не с нами. Это сделали мы. Я и с себя не снимаю за это ответственности.

Понимаете, такие вещи очень сильно ломают биографию. Когда первый раз тебе откатывают пальцы и снимают с тебя показания — это тебя сразу переводит в другой разряд людей. Я помню, кстати, у одной хорошей питерской поэтессы было замечательное стихотворение, что вот все люди делятся на тех, кто уже побывал в магазине похоронных принадлежностей, кто уже покупал подушечку в гроб и ленту, и кто ещё не покупал. А вот точно так же те, у кого откатывали пальцы и кто давал показания, — это другой отряд людей сразу. Это очень сильно подсекает ваши представления о собственных возможностях и о возможностях Бога. И вот то, что это сделали с Соколовским — это очень плохо, это уже преступление.

Д.Быков: Соколовского в этой ситуации ужасно жалко

Я не буду оценивать этот приговор. Это типичный такой приговор для путинской России: вроде бы и наказан, а вроде бы и условно. Понятно, почему они боятся давать реальные сроки. Ну, потому что, во-первых, дело стало бы слишком вопиющим. А во-вторых, сейчас в России ситуация такая, что надави — и брызнет. Вот вопрос ещё «что брызнет?», конечно, но ясно совершенно, что власть и общество находятся в состоянии кли

Дмитрий Быков — Один — Эхо Москвы, 03.07.2015

Д. Быков― Добрый вечер, дорогие друзья. Спокойной ночи. Мы с вами встречаемся в третий раз в программе «Один». С вами Дмитрий Быков. Спасибо всем полуночникам, которые сейчас бодрствуют у приёмников. Я ещё раз благодарю вас за доброжелательность и активный интерес. Количество вопросов удесятерилось, и я попробую в первой половине эфира на них ответить.

Сначала разберёмся с реакцией на лекцию о Бродском. Почему-то эта реакция была особенно бурной со стороны квазиимперцев. Я говорю «квази», потому что никакими полноценными имперцами их, конечно, назвать нельзя. Они при этом имперцы-националисты, то есть: чтобы все были равны, но они равнее. Один из них прямо написал радостно: «Бродский наш!» Не ваш, ребята. Это вы сами себе нужны. Я думаю, что вы же сами себе и интересны. А присвоить Бродского у вас, конечно, не получится. Интересны ваши попытки, которые я и проанализировал.

Разумеется, защищают Бродского теперь имперцы именно так, как должны защищать имперцы. Раньше, когда Бродский считался ещё общей собственностью (а не только либеральной, разумеется), о нём спорили, приводили цитаты. Спорить с цитатами в руках вы не умеете, ребята, потому что вы не знаете о нём ничего. Поэтому аргументы в основном такие: «Ай, Моська! Знать, она сильна». Никто из вас, поскольку меня не читал… Вы тоже оперируете довольно странными критериями. Один написал: «Учителишка и репортёр смеет писать про Бродского». Ну, знаете, во-первых, учитель – всё-таки одна из немногих профессий, которой мне стоит гордиться. Репортёром я от роду не был. Я был интервьюером много раз, колумнистом, публицистом. Писать репортажи – не мой, к сожалению, конёк. Ну, вы просто считаете, что слово «репортёр» очень оскорбительное. Это потому, что вы сами ничего не умеете.

Что мне понравилось, что мне показалось очень симпатичным? Это заставило меня перечитать басню о Моське и Слоне. Мне показалось, что в этой басне Моська как-то симпатичнее, потому что Слон может раздавить её одной лапой, а она, тем не менее, продолжает своё мнение выражать. И мне кажется, что Крылов скорее на её стороне. «Ай, Моська! Знать, она сильна, что лает на Слоне».

У Крылова самого был довольно тяжёлый опыт противостояния с российской государственностью. Потом его единомышленники Новиков и Радищев были посажены, и он надолго прервал издание «Почты духов», вообще ушёл из сатиры, принялся писать басни, которые обличают анонимные пороки. Хотя «на басни бы налег» – это тоже Фамусову не слишком нравится. «Ох! Басни – смерть моя! Насмешки вечные над львами, над орлами!»

Тем не менее, Крылов – конечно, человек, во всяком случае, ощущавший себя сломленным. Поэтому мне кажется, что он здесь на стороне Моськи как-то, потому что Слон вообще никак себя в данном тексте не проявляет. Он тотально индифферентен и вряд ли вообще что-либо вокруг себя слышит – слишком большое животное. Помните, как сказал когда-то Якобсон о Набокове? Предлагали Набокова на пост завкафедры, и он сказал: «Слон тоже большое животное, но кафедрой зоологии он у нас не заведует». Так что я в данном случае скорее на стороне Моськи.

А если говорить совсем серьёзно, то очень привлекательна идея, что Бродского теперь защищают с помощью самого грязного шельмования идеологических оппонентов. Ну, каковы поклонники, вероятно, такой и отсвет этой поздней славы. Мне говорят, что Бродский уже мёртв и совершенно не отвечает за тех, кто его пытается приватизировать. Конечно, не отвечает. Но и Вагнер не отвечает, и Ницше не отвечает, тем не менее, некоторый отсвет этого признания в XX веке лёг на их биографию. Наверное, они отчасти в ответе за тех, кто их приватизирует. Бетховена, небось, приватизировать не удалось (хотя, конечно, делались попытки).

Что ещё мне очень нравится? Тут задан очень правильный вопрос, я с него начну. Некто Хаджа спрашивает: «Дмитрий Львович, в одном из своих выступлений вы высказали мысль о том, что немцы навсегда утратили немецкость после краха Третьего рейха. Не произошло ли нечто подобное после катаклизмов начала прошлого века с русскими, русским духом, православием и т.п.?» Спасибо, Евгений.

Евгений, что я вам могу ответить? В любом случае мы находимся на пороге очень серьёзной катастрофы. Ментально эта катастрофа уже произошла. Я думаю, что эта катастрофа сопоставима с тем, что произошло с русскими в XX веке, с тем, что происходило с немцами в 30-е годы. Сопоставимо по масштабам и типологически сопоставимо. Ментальная катастрофа – это утрата критериев, это выход за рамки приличий, это нарочитые, сознательные и, подчёркиваю, осознанные глупость и подлость. Очень много этого происходит. За ментальной катастрофой не всегда, но очень часто следует экономическая, а затем может последовать и политическая.

Что я на это случай хочу сказать? Ревизия всех наших сегодняшних критериев – очень значительная ревизия – совершенно очевидна. Очень многое придётся пересматривать с самого начала. Придётся пересматривать то, что к этой катастрофе привело. А поскольку эти настроения уважения к большинству и вины перед большинством, настроения обожествления массы, настроения агрессивной ксенофобии коренятся очень глубоко, наверное, нам придётся проделать над собой ту же операцию, которую Томас Манн в «Докторе Фаустусе» проделывает над немецким наследием. Это такая довольно глобальная ревизия. Манн пробует понять, в какой момент и на какой точке история нации повернула не туда. Ведь не в тот же момент, когда у Леверкюна случился сифилис и безумие. Вообще-то, это случилось раньше. «Фаустианская идея – может быть, в ней уже был заложен изначальный порок? – думает Манн. – А может быть, проблема в Вагнере? А может быть, проблема в Ницше?»

Д. БЫКОВ: Учитель – всё-таки одна из немногих профессий, которой мне стоит гордиться
Поиск этой роковой развилки, безусловно, нам предстоит. Я думаю, что эта развилка случилась, условно говоря, в 1842-1844 годах, когда российская мысль раскололась на западничество и славянофильство, когда появилась идея личного пути, совершенно индивидуального, и появилась мысль о том, что «нам Запад не указ, более того, мы – эксклюзивный хранитель духовности». И тогда уже не последние люди купились на эту идею, в том числе Языков, например, в том числе Аксаковы, в том числе Самарин. Это были не последние люди. И, безусловно, то, что они поддались этому страшному соблазну, на их собственном творчестве и на русской литературе сказалось кардинальным образом.

Да, мы действительно стоим перед очень серьёзной ревизией того, что нас к этой катастрофе привело. Ведь понимаете, сам по себе «крымнаш», идеология «крымнаш» не катастрофична. Катастрофичны причины, порождающие такие вещи. Я сразу же хочу сказать, что лозунг «Крым наш!» не так ужасен. Ужасен лозунг «Зато Крым наш!». Вот так это по-настоящему звучит. А что «зато»? Меня, кстати, здесь об этом многие спрашивают, спасибо. Я всё время пытаюсь понять, что предопределяет в психическом складе человека то, что он становится агрессивным имперцем, то, что он становится ксенофобом, то, что он поддерживает государственную ложь на федеральных каналах? Ну, что к этому предрасполагает? Что? Какие-то успехи, неуспехи? Я думаю, здесь ключевое слово – «зато». Это в основном люди, которые компенсируют какую-то, не скажу, что ущербность, а какую-то роковую недодачу – иногда вымышленную, иногда реальную. Люди, которые чувствуют себя обделёнными, и поэтому они компенсируют вот это такими государственническими амбициями.

Неслучайно в недавней колонке Бориса Межуева, посвящённой обсуждению Докинза и иже с ним, сказано: «Сейчас наконец наступила свобода печати! А вот в 2008 году, в 2009-м как нас травили эти государственные циники, которые вынуждены теперь пользоваться нашей, – читай – националистической, – лексикой. А тогда это было циничное политическое манипулирование».

То, какая свобода печати настала, я думаю, с господином Межуевым многие хотели бы обсудить. И я думаю, что он, конечно, уклонится от этой дискуссии. А если не уклонится, то аргументы его будут… Ну, я не знаю, я не берусь предсказывать чужие аргументы, но я думаю, что он будет говорить, что «тогда вся пресса принадлежала либералам». Кто такие либералы, очень затруднительно понять в этой ситуации. Наверное, это те люди, которые не получают наслаждения от государственного насилия. Но даже если миновать этот разговор (какая сейчас свобода слова и какая была тогда), понятно, что националисты себя считают обделёнными: вот тогда им что-то было нельзя. Ну, наверное, тогда – при относительно раннем или среднем Путине – откровенные призывы к расправам ещё не были популярные. Они стали популярными теперь. Понимать, что это свобода слова, по-моему, довольно затруднительно.

Я вообще очень много разочарован тем, что дискуссия о Бродском носит характер… Как бы сказать? В иных случаях (совершенно глупых) это просто переход на личности, и такой уровень разговора поддерживать невозможно. А в остальном никаких серьёзных возражений не последовало. Я, честно говоря, рассчитывал на более содержательный разговор.

Ещё раз. Появился такой комментарий: «Дмитрий Быков враз упразднил Бродского. Какая наглость!» Ничего подобного! Никакого упразднения не происходит. Мне кажется, всегда полезно обсудить, какие черты в творчестве того или иного автора приводят к его присвоению не самыми приятными общественными силами. Если такой разговор был возможен о Ницше, если такой разговор был возможен о Хайдеггере, я не понимаю, почему такой разговор не возможен о Бродском. Я думаю, что мы с вами наблюдали очень трагические примеры, когда поздние, не вполне адекватные реакции крупных писателей портили их биографию навеки. Ну да, Бродский написал «На независимость Украины» и не захотел этого скрывать. Ничего страшного. Гамсун вообще поддержал фашистов.

Д. БЫКОВ: Против Гитлера – хоть с чёртом, а вот за Гитлера – ну, простите
Мой любимый писатель Дмитрий Сергеевич Мережковский (меня тут о нём спрашивают, я с удовольствием посвящу ему одну из лекций, благо не впервой) расплачивается не всю жизнь, а всю смерть за то, что он посмертно уже фактически оказался сторонником Гитлера, что он летом 1941 года сказал, что он поддерживает агрессию Гитлера. Ну, прямо или косвенно он это сказал. Потом неоднократно перед смертью дезавуировал эти слова. И когда он в декабре 1941 года умер, узнав о разгроме фашистов под Москвой, на всю посмертную репутацию на нём осталось клеймо пособника Гитлера.

Есть вещи, которые нельзя… Как правильно совершенно сказал Черчилль: «Если Гитлер вторгнется в ад, я буду на стороне Люцифера». Против Гитлера – хоть с чёртом, а вот за Гитлера – ну, простите. Тот же Мережковский остался навеки виноват (и я совершенно поддерживаю эти обвинения) в том, что он взял грант у Муссолини на написание биографии Данте. Хорошую трёхтомную биографию написал, кто бы спорил, но – взял грант у Муссолини. Есть вещи, которые делать нельзя. Мережковский этим, да, безусловно, свою довольно чистую жизнь перечеркнул, очень многое перечеркнул. Нам приходится с этим мириться, и это совершенно нормальное явление. Нам придётся много думать о том, что приводило людей при жизни к таким странным зигзагам.

Конечно, радикальная ревизия русской истории, русской литературы неизбежна, потому что последствия радикального этнического национализма, последствия религиозного мракобесия – они перед нами. И многие из этих последствий ещё скажутся, ещё явятся. И тогда, конечно, с многих спросится. В особенности спросится с тех, кто ностальгирует.

Понимаете, есть у меня такая мысль давняя: восстановить памятник Дзержинскому – это более страшная катастрофа, чем поставить памятник Дзержинскому. Когда вы его ставите, может быть, вы ещё не вполне себе представляете весь масштаб последствий. А когда вы восстанавливаете, вы уже всё знаете. Ностальгировать по Сталину хуже, чем поддерживать Сталина. Те, кто поддерживали Сталина в 30-е годы, могли заблуждаться. Те, кто ностальгирует по нему сегодня, уже всё знают. Вот это списать на заблуждение нельзя.

Ещё несколько вопросов. Как вы помните, я в первой части отвечаю всегда на вопросы, а во второй читаю лекцию. Большинством голосов победил Венедикт Ерофеев.

«Как вы относитесь к Айн Рэнд?» – шесть вопросов. Почему-то небывалый интерес к Айн Рэнд. «Как вы относитесь к Айн Рэнд в частности и к трилогии «Атлант расправил плечи»? По-моему, это удивительный роман, доказывающий несостоятельность коммунистической идеологии».

Вы знаете, романов, доказывающих несостоятельность этой идеологии, очень много. Тут даже такое не то чтобы полузнание, а владение английским как иностранным сыграло с Айн Рэнд (она же, как вы помните, наша с вами соотечественница, петербурженка) дурную шутку, потому что «shrugged» – это означает всё-таки «пожал плечами», а не «расправил плечи». И мне кажется, что Атлант действительно пожимает плечами, читая эту апологию своей защиты (если под Атлантом понимать капитализм).

Тут вот какая есть штука, отвечаю всем сразу. Мне кажется, что есть такой довольно серьёзный парадокс, когда вещи политически верные, пожалуй, может быть, иногда эстетически верные, экономически уж точно – они оказываются несостоятельны этически, и это их губит. Например, мы все с вами понимаем, что грязный нищий – это некрасиво, но на этом основании убирать его с дороги и требовать, чтобы он просил только по ночам или где-нибудь в подворотне, неэтично.

Д. БЫКОВ: Восстановить памятник Дзержинскому – это более страшная катастрофа, чем поставить его
Точно так же теория Айн Рэнд, может быть, и справедлива. Либертарианство – очень показательная вещь: «пусть каждый будет сам за себя, не будем поддерживать слабаков», «падающего толкни». На это очень трудно найти опровержения. У нас же есть, в конце концов, замечательный роман Джека Лондона «Морской волк», где показано, что законы моря, законы экстремума на суше не работают, и неслучайно Волк Ларсен погибает на суше. Вот эта бескомпромиссность, это высокомерие меня очень отвращают в Айн Рэнд. И я совершенно не понимаю, почему люди состоятельные, самостоятельные и талантливые должны реализовываться, помогать слабым, это глупо и вредно. Это какое-то уже ницшеанство, даже плохое ницшеанство (у Ницше этого же нет на самом деле), доведённое до дурного абсурда. У Ницше хотя бы Сверхчеловек – это всегда творец. А у Айн Рэнд это человек коммерчески успешный. Я понимаю, что я сейчас очень упрощаю.

Я испытывал жгучее отвращение, читая «Атланта», и особенно вот эта знаменитая сорокастраничная финальная речь казалась мне напыщенным идиотизмом. Над чем там было работать полгода? Не знаю, мне очень не нравится эта книга, мне очень не нравится сама Айн Рэнд. И главное, что Бог шельму метит. Понимаете, человек с такими идеями мог бы написать великий роман, но у него не получилось. Этот роман местами интересный, но в целом, конечно, это ужасная скучища. Ужасная. Просто плохо написано.

«Дмитрий Львович, на ваш взгляд, эпоха крупных российских эпопей, вроде «Войны и мира» или «Тихого Дона», прошла ли она? Насколько, на ваш взгляд, актуальной для массового читателя будет эпопея о последних 30-40 годах жизни нашей страны?»

Если вы найдёте конфликт, вокруг которого её можно будет построить, наверное, она будет интересна, такая сага семейная. Но лично мне было бы неинтересно читать семейную сагу, в которой один сын стал предпринимателем, другой – рэкетиром, третий – священником. Это было бы улавливание таких тенденций… Знаете, скажу откровенно, наша эпоха – эпоха последних 30-40 лет – не породила страстей и конфликтов такого масштаба, чтобы о них можно было писать эпопею. Породит ещё, конечно, потому что долгая безнаказанность всегда чревата катастрофой. Вот об этой катастрофе, о том, как Россия будет подниматься после неё, можно будет написать эпопею.

Хотя мне кажется, что время четырёхтомных романов прошло. Мне кажется, что всё-таки и «Гарри Поттер» – это семь отдельных книг, а не гигантская эпопея подряд. Из неё можно выделить, скажем, пятую, седьмую, вторую, которые действительно шедевры, а какие-то довольно проходные. Не знаю, это мой субъективный вкус. Мне кажется, что время эпопей миновало, что сегодняшняя эпопея – это

Смотрите также